Дамиано остался сидеть, выдохнув, на каком-то внутреннем визуальном уровне наблюдая рвущуюся внутри с треском ткань привычной жизни. Снова накатывало, снова душило и терзало, но после Анжело, после сегодняшнего утра... если резать по старой ране, больней не станет.
Достав еще сигарету, он вновь прикурил, приоткрыв глаза и проводя кончиками пальцев по краю чашки с остывшим кофе. В конце концов все это было так же предсказуемо, как и восход солнца. Абеле был прав. Они шли в разные стороны. И он сам был прав. Они оба слышали только то, что хотели слышать.
Дамиано хотел, чтобы рука Абеле была на его плече всегда. А Абеле - чтобы Дамиано был другим, или не был вообще.
Тусклое пламя внутри не грело. Оно дарило только опустошающий холод и болезненное давление под сердцем, как от старой занозы. В висках стучало и в горле был ком. Пальцы дрожали и были холодными кончики. И горечь невыплаканных слез ела глаза.
"Уходи сам. Я не хочу уходить. Уходи сам, чтобы я не вернулся."

Дамиано вернулся в поместье далеко заполночь. Прошел контрольный пост на воротах, спрятав ладонь в карман брюк и не выпуская сигарету изо рта, поднялся на второй этаж, бесшумно, словно кошка, пройдя к дверям своей комнаты. И начал монотонно, без идиотской спешки складывать вещи. Все то, что оставлял здесь, чтобы вернуться. Что-то, что было для него важно именно здесь, а не на съемной квартире. Окончательно обезличивая комнату, превращая ее в безжизненное помещение, которое после его отъезда закроют на ключ и оставят пылиться до лучших времен.
Столько всего было в этой комнате, и столько всего он здесь оставлял... Но там, где должна была быть горечь, где еще пару часов назад все болело и ныло - там было одно сплошное онемение, как от анестетика. Так он чувствовал себя, когда с влажным резким звуком и с хрустом тело его матери нанизалось на забор. Так он чувствовал себя на цепи в подвале. Так он чувствовал себя, когда в незнакомой квартире расстилал на полу пленку и нес тело в ванную - теплую спящую куклу - прежде чем спускать кровь в воду. Та пустота была заполнена. Эта, возможно, не будет заполнена ничем. Потому что в его представлении ничего достаточно большого просто не было - чтобы это что-то заняло сразу две пустоты, оставшиеся от Анжело и Абеле.
Привычно звенит молния, когда он застегивает сумку. И дверь не скрипит. И на ступенях так темно и тихо, что можно, оступившись, сломать себе шею.
Но свет ему уже давно не нужен.

Скрипят внизу ступени, и Дамиано замирает вспугнутым зверем. Колотится заполошно сердце, где-то в горле. Но на лице ничего. Сухая пустота.
Бледный овал в обрамлении темных волос. Светлая рубашка. Темный взгляд. С металлическим лязгом отрезает куски гильотина - его личный палач отсекает ненужное, отзывающееся болью и запахом гниения. Тихо шепчет между висков Попутчик, будит злость, дремлющую на дне некрепким сном.
- Туда, где я живу. - Холодно и тихо. Выдохом. Но не шепотом, как Абеле. У него нет дома. Он возвращается в пустую комнату, к картонным коробкам, матрасу, покосившемуся шкафу и к ванне на львиных лапах.
Братская рука перехватывает ремень сумки, подхватывает из-под немеющих пальцев, и плечу становится удивительно легко. Словно срезали ненужные тяжелые крылья. И из-за того, как это происходит, внутри начинает клокотать злоба - яростная, слепящая, не подчиняющаяся никакому контролю.
И он стоит какое-то время, и под веками зажмуренных глаз цветет алое, всполохами, искристо расцвечивает.
Ему нужно время, чтобы успокоиться, или импульс, чтобы спуститься вниз и уйти с пустыми руками. Но в сумке маска. Отлить вторую такую, и начинить будет очень дорого и долго. И катары. Новенькие браслеты, лезвия в отдельном чехле, не закрепленные еще на своих местах. Скрипучая кожа и металлические заклепки ремней. Мобильный. Одежда. Фотографии.
Он давит злость, как обнаглевшего таракана, внутренне готовясь к еще одному заходу ..."мозгоебли"... нежных родственных разговоров, которые снова ничем не закончатся.
Во рту солоно от крови, и дыхание спертое, комом проходящее через горло и вниз, тяжело поднимающее грудь. Саднит ладонь - так сильно сжаты в кулак пальцы на правой руке. Если бы он мог, он бы расколотил стены. Если бы он хотел, он бы разбил костяшки в кровь о лакированные деревянные панели.
Наверное минут десять он просто стоит и уговаривает себя не расколотить хоть что-то, чтобы выплеснуть наружу жгучее и необъятное. И только потом разворачивается, поднявшись вверх по тем трем ступеням, по которым успел пройти. И возвращается к комнате брата, замерев на короткий момент в дверях, высмотрев свою сумку - чтоб не искать потом.
- Что еще ты не сказал мне про меня?

Дамиано опустил голову, глядя на протянутые руки.
"Засранец... снова будет зализывать следы от своих же каблуков на моей шкуре?.."
Слепая злость сменилась бесконечно-глубокой, необъятной апатией. Он хотел уйти, не увидевшись с Абеле именно затем, чтоб не было ощущения пустоты. Будто все у них в порядке и завтра они увидятся снова. Ан, не вышло...
Болели глаза от яркого дневного солнца, от соли и песка - весь остаток дня он проторчал на пирсе. Как ни странно - с бутылкой темного пива; мелкими глотками отпивая бархатное и темное, омерзительное на вкус, пока не привык к странному привкусу, и пока напиток не выдохся. Курил. Плавал. Хотел вымотать себя до упора, чтоб хоть чем-то перебить отвратительное ощущение никому не нужности. Саднило искусанные и пересушенные сигаретным фильтром губы. Болело плечо.
Вынув левую руку из бондажа, Дамиано обхватил запястье брата, разворачивая, легко вынимая запонки. Одну, затем вторую. Расстояние вытянутой руки казалось прорвой. А простое человеческое тепло жгло, оставляя гниющие следы на ладони и на пальцах.

Блондин уронил голову на плечо Абеле неожиданно тяжело. Закрыл глаза, мучительно, тяжело выдохнув, как в преддверии рыданий - опустилась грудь, воздух затрепетал на губах, и вдох был беззвучный, но такое чувство, будто на всхлипе. И в горле мучительно жгло, хотелось выстонать усталость, боль, давящее одиночество; исторгнуть их одним протяжным звуком, но даже на него уже не было сил.
Может быть минуту стоял неподвижно, в руках брата, как в коконе, окунувшись в тепло и запах, боясь шевельнуться и только сжимая в ладони запонки. И лишь когда отпустило слегка, когда отошел страх и ослабло чувство полной иллюзорности всего этого - после последнего разговора в кафе вообще не верилось, что Абеле к нему хотя бы подойдет, а тут пир прикосновений, да еще по инициативе старшего брата...
Дамиано поднял руки, обняв Абеле за талию, намеренно под рубашкой, прижавшись, как ребенок, ищущий защиты и успокоения. И били в груди в боевые барабаны, грохотом отдавая в виски...
Он хотел бы простоять так вечность.
- Анжи... меня нашел... меня все находят... Мы поговорили... Я развязал все это... окончательно... он ушел сам... - И голос сиплый, едва смыкающимися связками. - Зачем ты делаешь это сейчас?.. Так больно...