Крайне редко он бывал дома, даже не смотря на то, что всегда имел возможность туда приехать. Как правило, желание подобного называлось у него "странным" и приходило всегда внезапно и как-то накатом. Если он успевал сесть на мотоцикл или в машину, и отъехать от Палермо - он не менял направления, даже если внезапно этот накат уходил, как прибойная волна оставляет берег. Но передумывал Дамиано куда как чаще, даже не утруждая себя попытками поймать такси, если его личный транспорт был вне зоны досягаемости.
А вот сегодня - накрыло, так накрыло. Мало того, что стоило бы заглянуть к "семейному" врачу. У него на руках было оружие, из которого был застрелен полицейский; и браслеты, на которых сто процентов остались отпечатки следователя. А это означало, что стоит съездить к Пабло и свистнуть у него новые катары. А то и взять запасные лезвия. Изобретательный оружейник часто радовал его новыми находками, однако даже не он был тем человеком, ради которого блондин решил в половину шестого утра рвануть в отчий дом. Впрочем, отец тоже был не тем.
Он задержался еще на сорок минут в круглосуточном кафе, уже в Багерии, позавтракав и выпив кофе, чтоб хоть как-то спасти спящую родню от своего раннего нашествия и дать время хотя бы части персонала, следящего за виллой, проснуться.
Возле поместья он был едва ли в десять минут восьмого, просигналив охране на воротах всего один раз, чтобы парень в костюме и при галстуке, сонный, как сова в ярком луче света, вышел из боковой дверки, уточнить, кто водитель незнакомого автомобиля. Опознав прибывшего, охранник с тяжким вздохом пошел открывать ворота.
Еще порядка десяти минут понадобилось, чтобы уточнить, где нынче жона старшего брата, и есть ли сам Абеле дома. А дальше терпение (и так не особо терпеливого) сицилийца сдало окончательно. Пошатавшись по коридору у спальни старшего брата, Дамиано нахально, без стука, в своей исключительной манере, приоткрыл двери и заглянул внутрь.

Изначально в его планах было с разбегу приземлиться на кровати, разбудить и растормошить, и вообще всячески позлить с утра пораньше, получив массу удовольствия от того, как Абеле реагирует на подобные действия. Это было из глубокого детства. Как и то, в какую сторону изменились планы.
Прислонившись виском к косяку двери, Дамиано какое-то время разглядывал спящего брата с этой точки. Потом присел на пол, разуваясь, отставив обувь вбок, не далеко от входа, чтоб не мешала. И проскользнул бесшумно в комнату, осторожно подойдя к кровати и опустившись на корточки, кончиками пальцев касаясь воздушных простыней и рассматривая разгладившееся во сне лицо и ладонь, закрывающую глаза.
В спящих было что-то священно-неприкосновенное, хрупкое и невероятно теплое, как трепещущий на ветру огонек свечи. Чуть сильней дуновение и пламя погаснет. И еще некоторых людей сон наделял красотой, которая растворялась, стоило раствориться сну.
Блондин беззвучно вздохнул, сев прямо на пол, боком к кровати и опустив голову на постель, прислоняясь к самому краю. В этом он и Анжи были похожи - наверное из-за этого он не мог запретить ему приходить в его комнату в любое время. Потому что сам знал, как это - сидеть вот так рядом со спящим, очень важным в его жизни человеком, и быть преисполненным ощущения того, что оберегаешь чужой сон. Дамиано прикрыл глаза, чуть заметно улыбнувшись. Насколько соскучился, можно осознать, впервые увидев после долгого перерыва во встречах. И он соскучился.
Развернувшись нехотя, парень прислонился к кровати спиной, обняв согнутые колени здоровой рукой и опустив на нее голову. Боялся разбудить взглядом. И не рискнул дальше разглядывать Абеле. Слишком велик был соблазн устроится у спящего брата под боком, как делал когда-то в детстве, и спать. Боялся разбудить...
Дрема пробралась за опущенные веки, расслабила мышцы на плечах и шее. Выровняла дыхание. У него есть время, чтобы подождать. Теперь уже есть.

Дамиано вздрогнул от первого же достаточно четкого звука - голоса Абеле. "Здрассьте..." - пронеслось в мыслях. Его как ведром холодной воды окатило. Поморщившись, блондин потер ладонью лицо, поднимая голову. Плечо затекло. Оглянувшись, запрокинул голову на постель, провожая брата мутным еще слегка ото сна взглядом. Вот тебе и два года не виделись. Сицилиец посмурнел. Ему сто процентов открутят голову, да еще и в зубы пару раз с плеча задвинут. Поднявшись с тяжким вздохом, он прошел к двери, сунув ноги в кроссовки и не потрудившись завязать шнурки.
Сегодня он здесь явно лишний. Недовольство Абеле за милю прет и тучей над головой болтается. Впрочем...
Взъерошив сбившуюся челку, Дами, прыгая по ступенькам через одну, влетел в кухню, привычно налетев на угол стола и шипя, попросил накрыть завтрак на одного, и ему лично - кофе с молоком. Поднялся обратно в спальню, на одной из ступеней наклонившись и заправив шнурки в обувь. И, как ужаленная в задницу рысь, обуреваемый двойственными чувствами - смутной веселостью и недовольством, принялся расхаживать по комнате, приземлившись в конечном итоге на подоконнике окна и закурив, то и дело косясь на двери ванной.

За то время, пока Абеле был в ванной, Дамиано успел построить едва ли не три или четыре варианта ведения разговора. Но, черт возьми, тот ухитрился все равно сбить его с толку. И когда краткие объятья обозначают все же, что его вроде бы ради видеть, и губы касаются невесомо виска, блондин теряется настолько, что из головы все просто напросто выветривается. И в потускневших глазах снова зарождается улыбка, находя отзыв на губах.
- Здравствуй. - Это почти шепот, но Дами знает, что Абеле его слышит. Отследив перемещение брата к столу, парень подпирает затылком раму окна и склонив голову к плечу просто смотрит какое-то время, внутренне тая и греясь в этой комнате, полной родного запаха. - Мм... Я здесь по большей части из-за того, что хотел тебя увидеть. А потом все остальное. - Он всегда предельно искренен. У него нет ничего, что имело бы смысл скрывать от старшего брата.
Спустившись с подоконника, Дамиано раздавил свою сигарету в пепельнице, чтоб не мешать запах сигаретного табака с крепким специфическим запахом сигары. Сел на стул привычно - подогнув под себя ногу и локтем упираясь в стол, насыпая в свою чашку сахар и наливая молока. Лениво и вдумчиво размешивает, снова собирая мысли в кучу и формируя в связную речь.
- Нн... Я, наверное, начну совсем издалека... С краткого вступления. - Еще пауза, пока он думает, стоит ли излагать информацию, или нет. - Иззи меня нашла. Может быть дней пять назад. И, чувствую, я у нее буду основным развлечением до конца лета. - Блондин опускает голову, кончиками пальцев касаясь края чашки. Один вариант из двух...

- Мне может понадобиться твоя помощь, как адвоката. Я не уверен, что что-то основательное ищейки найдут - там все вполне просто и банально... Но если что - мне хотелось бы, чтобы именно ты защищал меня в суде... Я могу рассчитывать на подобное, или мне катиться с этой просьбой?.. - Дамиано кончиками пальцев поглаживал бока чашки и глядел задумчиво в свой кофе.
Манера общения Абеле сбивала его с толку. Как перебои в температуре воды - то теплым обдаст, то холодом окатит. Он бы отдал что угодно за то, чтобы эти отношения, и манера общения - чтобы они были ровными и гладкими. Для Дами было несколько сложно перышком болтаться на внезапных сменах настроения старшего брата, и каждый раз приходилось снова привыкать. Но была и еще деталь. Он никак не мог предугадать Абеле. Не мог предупредить его действия, порывы. Каждый раз, общаясь с братом, сицилиец словно валился в водоворот, или вихрь, который не мог контролировать, которым не мог управлять. С одной стороны это раздражало, с другой покоряло. Но ни в каком из вариантов не оставляло безразличным или удовлетворенным.

- По сути они ничего не найдут, даже если будут копать глубоко, или делать обыск. - Дамиано тоже откинулся на спинку стула, делая глоток из своей чашки. Слетела с губ улыбка, отяжелел взгляд, устремленный куда-то мимо стола. - Клиент заказал свою жену. И доставить ему кисти рук и голову. Рим. Труп где-то на дне Тибра, если благодаря счастливой случайности его не найдут. Голова и руки уже сожжены. Оружия я не использовал, отпечатков не оставил. Меня видела консьержка в парадном, но опознать ей меня будет довольно трудно - ни цвета волос, ни глаз, ни конкретных примет я на виду не оставил. В Риме были вместе с Иззи - по действительным документам, туда - самолетом, обратно автомобилем и паромом. Номер в гостинице и машину я брал на свой паспорт. "Следилки" на машине не было - маршрут точно они не определят. Только пробег. Но мы так намотались по городу и по магазинам, что хрен поймешь. Рассчитывался везде карточкой. Четкого времени смерти - даже если найдут труп - определить не смогут. Только приблизительно. Алиби на все время, что мы были в Риме - у нас есть. Чеки, свидетели, фото. Номера машины были перепачканы грязью - мы специально проехали по не самым чистым улицам. Труп я вывозил в чемодане, с чемоданом же и утопил. Квартира чистая и без видимых следов борьбы. Иззи в курсе, что я убил, но не знает - кого, за что и как. Как не в курсе того, что я связан с мафией. - Блондин вздохнул, отставил чашку и потянулся за сигаретой, закурив. - Это раз. Два. Вчера вечером - точно так же по заказу, я коцнул полисмена. Следователя, кажется. Короткая борьба, он выбил мне плечо, я выпустил четыре или пять пуль. Опознать меня не смогут. Зато смогут опознать автомобиль моего заказчика. В этом случае я тоже не оставил своих следов. Оставил их заказчик, или нет - я не знаю. Не следил. - Рука мерно, для коротких мягких затяжек опускается и поднимается к лицу. Синие глаза чуть прищурены и смотрят задумчиво куда-то вниз. Дамиано внимательно обдумывает, что мог упустить. - Официальных оснований для ареста у легавых не будет. Только подозрения и смутные доказательства моей причастности к делам мафии. Даже если они получат разрешение на обыск - не найдут ровным счетом ничего кроме маски и "глока" со всеми документами. И парочки чистых коллекционных ножей. С документами же. Исключительно теоретически придраться им будет не к чему. И я вроде бы чист. Но черт его знает, что они и где наскребут. И как. Я не уверен даже, что они найдут связь именно со мной. Просто... ты должен быть в курсе... если мне понадобится помощь. Как-то так... - Затушен в пепельнице окурок, и парень потирает кончиками пальцев переносицу. Омерзительное ощущение разрушенного желания - которое совершенно не соответствовало действительности.

Блондин поднял взгляд, только когда Абеле двинулся. Поглядел, как пальцы расстегивают браслет часов, как снимают кольцо. "А вот сейчас меня будут пиздить." Дамиано бесшумно вздохнул, лишь еле заметно стиснув зубы и тут же отпустив. Ладно... Дьявол с ним. Он сам знал, что так будет. Но не рассказать Абеле о сложившейся ситуации, даже если она ничем никому не угрожает - не мог. Это все равно было, словно соврать.
Пока ситуация не касалась семьи - он не считал необходимым идти на подобное. Зато сейчас...
Плавно поднявшись, блондин отступил от столика, шагнул к брату, глядя в лицо и пытаясь догадаться, куда именно будут бить. Главное, чтобы зубы остались потом на месте... Будет жаль, если придется ставить коронки из-за приступа личностного идиотизма.
"Отче наш..." - муторное и липкое под небом, мысленно. Ощущение было омерзительным. Как после первого "случайного" трупа, когда начальник СБ счел необходимым доложить Корсо о том, что Дамиано свернул шею первой своей девице. Ощущение, будто он сам грязный, и пачкает окружающих. Пожалуй, это было единственным чувством, вызывавшим у сицилийца приступ угрызений совести. Правда - недолговременный.

- Твоя дочь сама нашла меня, и я не мог ее выгнать. Я и сейчас не могу ее выгнать. Я приехал, потому что хотел тебя видеть. Мне необходимо было тебя увидеть. Просто знать, что ты где-то есть. Все остальное - второстепенно. Я не мог по телефону сообщить тебе, что Иззи со мной. Это было бы свинством. Она же не хотела, чтобы я вообще сообщал тебе об этом. Но я не могу иначе. - Черты лица ужесточились на такую малость, что эта разница была едва заметна. Только взгляд отяжелел и стал чуть более напряженным. Однако без тени страха или скрытого чувства вины, смущения, или слабости, которая бы заставила увести глаза в пол. Нет. Дамиано головы не опускал. - Не факт, что труп найдут. На нем не будет моих следов. Как и следов в автомобиле. Все чисто. У них, если и будут, то только подозрения. Вместо лжи я буду работать правдой. И Иззи не участвовала в сокрытии трупа. И уж на нее вообще ничего не смогут повесить. Никак. А подозревать меня в убийстве они будут, если докажут причастность к мафии... И черт возьми, ты мне сейчас нужен, как брат, а не как адвокат! Как адвокат ты будешь нужен еще не так скоро. Или вообще не будешь нужен... - Пальцы на лице причиняли ощутимую физическую боль, хотя и прикасались почти ласково. Блондина еле заметно передернуло, но с места он так и не двинулся. - Я ехал сюда, чтоб тебя увидеть. И чтобы ты знал, что Иззи у меня, а не черти где на археологических раскопках. Остальное меня вообще не волнует.
Дами смотрел в глаза брата, просто не в силах отвернуть голову, или даже шагнуть назад. Ожидал. "Ну давай... Давай, ударь меня... Может быть так мне будет легче..."

Блондин молчал, не опуская глаз. Тяжело выдохнул - еле ощутимая вибрация под пальцами, отдавшаяся на чуть приоткрытых губах. Расслабленные плечи - только зрачки в узкую точку и опустившиеся уголки губ. И дыхание - поверхностное и легкое настолько, что его почти не видно. Оно ощущается едва-едва, как и мерная, но уже чуть ускоренная пульсация крови в жилке на шее. Жар вдоль позвоночника - к самым ладоням Абеле, под них, по зудящему узору татуировки, мурашками, нервной дрожью, которая ощущалась больше, как зуд. И звонко, так знакомо лопаются внутри, между висков, яркие шарики, разбрызгивая во все стороны краску, пятная взгляд изнутри. Ему так же страшно, как было в кафе, при Анжи, последний раз. Ему так же страшно, как было пару дней назад, когда он срезал косу. Ему так же страшно, как было, когда он уезжал из Багерии, с дня рождения отца, от "подарка", который он оставил на пляже для охраны. Когда он бежал от Анжело.
И все внутри билось в начинающейся агонии, рвались струны, и лед бежал по венам вместо крови, обжигая, разрывая ровный, незаметный ритм дыхания. Опускаются веки, ресницы бросают тень на бархатные щеки. Он не знает, но он бледнее полотна. Он не думает, но уже зарождается паника.
- Я хотел тебя видеть.
Он горлом чувствует пульсацию собственной крови в венах, и ему кажется, что кожа под пальцами Абеле оплавляется, и пачкает, пачкает, пачкает...

Никакой попытки остановить удар. Никакой попытки удержать равновесие. Один единственный рефлекс, уже давно не зависящий от его сознания - напрячь мышцы пресса, выдохнуть, чтоб ударом не прошило насквозь, и стиснуть зубы, не открывая глаз. И отшатнуться, отступить, оступиться, подчиняясь руке брата, соскользнуть на пол, приземлиться неудачно, как раз на выбитое плечо.
И первые пару минут просто бултыхаться поплавком в непрозрачной грязной боли кулачного боя. Хватать ртом воздух, растянувшись на полу, во внезапном блаженстве, как от снятой вериги, въедавшейся в плоть на протяжении вот уже нескольких суток. Мир вертелся вокруг него каруселью и сменяющимися узорами калейдоскопа - тошнотворно и совершенно непереносимо.
Искаженные, убогие, совершенно не человеческие семейные отношения.
"Я - урод. Предел развития жестокости в собственной крови, крови своего отца, своих дедов и прадедов... Меня следовало придушить сразу после рождения."
Дамиано медленно открыл глаза и снизу вверх теперь смотрел на Абеле, не спеша вставать и ощущая пол под собственными лопатками, как внезапную опору в безумном мирокружении.
Ему вставать еще не позволили.

Дыхание хриплое и тяжелое. Сдавленное в горле, прорывающееся, прерывающееся.
Вставай.
Тяжелая рука и тяжелый нрав - это у них семейное.
Во рту солоно от крови. Чувство вины растоптано, как и несчастный измотанный организм, тело, в позе эмбриона свернувшееся на полу. Он не мог не защищать лицо, он не мог не защищаться совсем. Он мог не сопротивляться. Он мог себе это позволить. Позволить Абеле выплеснуть на него такое ожидаемое, с запахом меди, и соли, и ярости, перекрытое карминной дымкой.
Где-то за окном распускался всеми оттенками алого и белого прекрасный в своей жестокости мир.
Вставай.
Его мутит от заслуженной боли, как мутило всегда, еще в детстве, после порки, которую устраивал ему отец, в попытке научить хоть каким-то моральным догматам. Он ни черта не понимал, но запомнил, что так делать нельзя. И научился притворяться и делать, как все.
Но только не с Абеле.
Расслабляются мышцы, распадается защитная поза, из-за которой судорогой сводит левое плечо до самого локтя. Все тело завязано узлом и едва подчиняется. Сесть - невероятно сложно. И как хорошо, что на левой руке бондаж, потому что руку можно прижать к животу, где все еще сковано болью и отзывается неприятно на любое движение.
Дамиано поднимается, пошатнувшись, смахнув с лица растрепавшиеся волосы. Слизывая с губ набегающее красное из снова кровящей губы.
- Хорошо. - Сиплое.

Дамиано стоит еще пару минут - неподвижный, хмурый, кажется, тень лежит на лице. Боль отпускает.
Опустив голову, он закрывает глаза, потерев лицо ладонью. Он хотел не этого. Не это было в его мыслях в доме Морелло. Не это заставило его сюда приехать.
В кои-то веки ему захотелось простого тепла родной ладони
бьющей наотмашь и сжавшейся кулаком
просто лежащей на плече или в волосах. Ему просто хотелось Абеле рядом - на какие-то несколько минут, чтобы ощутить себя не инструментом и вещью, но человеком, кому-то нужным, для кого-то родным...
Но, в конце концов, он сам растоптал это. Походя.
Развернувшись, он выходит в ванную комнату, не включая свет. Открывает кран - вода холодная, а по спине и так бегут мурашки. Первые несколько минут, сняв бондаж, он просто стоит, упираясь ладонями в края раковины и закрыв глаза. Подняв плечи и вслушиваясь в ощущения. Кровь в комнате - его кровь - въедается в ковер с течением времени. С каждой секундой. Но ему как-то все равно. Главное сейчас - это прийти в себя и перестать дрожать, как осиновый лист на ветру.
Животное, обреченное на одиночестве по собственной вине и по собственному желанию. Добровольно.
Его внезапно накрыла необходимость ввязаться в драку, или жестко, грубо кого-то трахнуть. Изнасиловать. Может быть даже убить. Уничтожить в зачатке поднимающуюся к горлу злобу, выжигающую, как кислота.
Он умывается холодной водой, пьет из-под крана, сделав несколько жадных глотков, пока из-за этого его не замутило вновь. Выпрямившись, оставшуюся на коже влагу он просто смазывает ладонью - по шее, по открытым ключицам, по липкой от высыхающей испарины коже.
Закручен кран, последние капли падают на белый фаянс, и Дамиано выходит из комнаты, чтоб вернуться через пять минут с аэрозолем для чистки ковра и с мягкой салфеткой. И, по-турецки усевшись на пол, начинает медитативно оттирать пятна с пола и, пользуясь пенистым аэрозолем - с ковра.
Взгляд вниз, опущена голова, поджаты яркие губы.
Он не будет просить прощения, хотя очень хочется.
Он не будет, потому что не делал этого никогда.

Дамиано замирает, застывает мгновенно, слышен тяжелый, с оттягом, выдох из-за занавеси волнящихся золотых волос. Голова опущена так низко, как бывает у кающихся грешников, ждущих прощения.
Он никогда не был нормальным. Даже в детстве он уже был за гранью нормы. Вызвавший собственной идеальной красотой, и отталкивающим уродством ненависть отца. Отторжение семьи. Как они отвергали его мать, так они отвергли и его - вычленили из семейных связей, оставили, исключительно, как память - фотографией в рамке на общей "стене почета" в гостинной.
Однажды позволив отцу увидеть собственное лицо без маски, он навсегда понял, что так нельзя, и нужно улыбаться. Нужно говорить, и делать вид, что все в порядке, и просить прощения, не чуя за собой вины, и не быть собой. Он лгал каждый божий день всем подряд, хотя бы частично имитируя жалкую человеческую "нормальность", чтобы бездна между ним и его семьей не была настолько мучительно глубокой. Такой пожирающей. Для того, чтобы сегодня...
Было горько, и тяжело, и безумно пусто. Часа за два он съездит в Палермо и обратно, вернется с Иззи, и уедет. Чтобы никогда не зайти больше в этот дом?.. Потому что что? Потому, что здесь не останется к тому моменту никого, кто хотел бы видеть его? Потому что к Иззи он не подойдет сам, от Анжело он сбежит, с отцом давно не общается, братьев давно не интересует, а Абеле он на днях капитально предал. И не просто предал. Он сделал куда хуже, чем вообще мог придумать, если бы планировал все заранее.
Он разрушает не только свою жизнь. Он разрушает все, что ему дорого. Не оставляет пути назад, чтобы однажды незаметно сгинуть, если вдруг Судьбе надоест пасти его тылы и Удаче станет наплевать на его солнечную улыбку. Если вдруг конкуренция Морелло сотрет его в порошок, поступив с ним так же, как он поступал с его жертвами.
В золотых кудрях голова так низко, что подбородок почти касается груди. Опущены плечи. И пальцы бездумно теребят уголок салфетки, которой он только что натирал паркет. И горечь на губах - она с привкусом невыплаканных слез и медным оттенком крови. И закрытые глаза болят, и дрожат ресницы, но он знает, что не заплачет.
И только хочется встать на коленях. Хочется подняться. Хочется обнять и сказать хоть что-то.
Но он молчит, и алые звери рвут его изнутри и едят его, заполняя пустоту жгучим жаром. Вины. Сожаления. Почти злости. И тупой, совершенно неправильной безысходности. В которую он сам себя загоняет.

Дамиано склоняется к коленям, стискивает в пальцах левой руки рубашку, чувствуя отрезвляющий сильный прострел боли в вывихнутом плече. Адски, адски больно и страшно.
И он куда менее благоразумен, чем можно было ожидать. И он боится куда более сильно, чем можно подумать. И поэтому он срывается с места, и разрушает эту тишину - хлопком двери, мягкими спешными шагами. Шепотом сиплым и мучительным:
- Абеле!.. Абеле! - Ему больше некого терять. Некого терять больше. Сегодня. И вообще. - Пожалуйста... - Задыхаясь, замерев в коридоре и цепляясь за косяк двери. - Пожалуйста! - В спину. Уже не в силах сделать еще шаг. Еще сократить дистанцию. - Абеле... - Его бьет лихорадка, ему холодно и жарко одновременно, и сердце в груди - как воробьиное, колотится, пропуская удары. - Абеле...
Ему страшно догнать, обнять, прикоснуться. Страшно, что оттолкнут. Страшно, что брат не обернется. Он весь состоит из дистиллированного страха и ужаса. Из поглощающего, давящего, мучительного одиночества. Болезненного и никому не нужного самоуничтожения.
Он горит на костре, который разжег сам. И от пламени плавилось все внутри. Вымирало.
"Почему они едят друг друга?.. - Не знаю... Спроси их сам..."
"Обернись... Обернись... Пожалуйста..."
- Пожалуйста...