Кивок, отдающийся в плечо, потому что блондин не поднимает головы. Лихорадочная дрожь не унимается, а усталость в голосе брата режет каленым железом. Он отстраняется почти через силу, так и не подняв руки, чтоб обнять - хотя это желание почти жгучее, мучительное. Вынужденная дистанция увеличивается, когда Дамиано делает шаг назад, смахивает волосы с лица. И вот теперь поднять взгляд уже просто нет сил.
Это все не то, чего он хотел. Это все не то. Сознание циклит, плывут перед внутренним взором карминные кляксы и пятна. И мутным привкусом просыпается во рту кровь из закушенной губы, которая и так была разбита. Выматывающая стометровка наедине с собственным безумием. Глухой и тихий шепот, раздражающий изнутри виски зудом.
У него будет время, чтоб вернуться в Палермо и забрать Иззи. У него будет время даже на то, чтобы съездить к врачу и избавиться от оружия.
У него не будет времени только на одно единственное.
- Удачного дня... - Глухое и чуть слышное. Он все еще не уверен, что имел в виду Абеле, говоря последние слова. Он не рассчитывал на то, что весь мир будет крутиться вокруг него и старший брат бросит все дела, чтобы просто побыть рядом. Он вообще мало на что в это жизни рассчитывал.
Но выяснять, какой смысл вкладывался в речь он уже не хотел. Не мог.
Он может вернуться, он может оставаться, но может ли получить, чего хочет?.. Дамиано не хотел знать.

Смотреть в спину уходящему - это пытка. Дамиано всегда это знал, и поэтому уходил первым, чтоб не заставлять себя бороться с непреодолимым чувством покинутости.
День по часам - по минутам. Стоять в коридоре, слушая голос поместья, где никого кроме прислуги нет. А персонал бесшумен и незаметен, как призраки. Не пытаясь бороться с соблазном - заглянуть в комнату Анжи, постоять, закрыв глаза. Он давно уже здесь не живет, но это ничего не меняет, потому что для Дами прошли минуты, а не годы. И в комнате еще ощутим запах пепла и рыбы, и звук забиваемых гвоздей, и шепот клавиш ноутбука.
Он уезжает из поместья, уже в Палермо его ждет ссора с Иззи, и разбитая племянницей в порыве гнева чашка, осколки, оцарапавшие лицо. Рвано-холодный разговор, обвинения. Но он молчит, и молча ждет, когда девушка соберет вещи. Ему безразлично. Он давно должен был выжечь все то, что мешает быть. Поэтому, когда Иззи отказывается собираться, он собирает ее вещи сам, и скрутив племяшку в баранку, заталкивает на заднее сидение в автомобиль, и всю дорогу слушает недовольное шипение разъяренной кошки, то и дело обжигающей его синим взглядом через завитки челки. Ей все равно, какой скандал устроит ей отец, если устроит. Но не все равно, что именно Дами "слил" ее. Ее злит, что на щеке дяди - ссадина, тыльная сторона рук ободрана, а левое плечо скрыто частично бондажем и ладонь даже не касается руля. Она читает ему мораль и старается укорить, и задеть, и зацепить за больное. Но ему все равно, и он почти ее не слышит.
Он молчит всю дорогу, и только курит - много и медленно. И между висков зарождается смутная головная боль, грозящая перерасти в мигрень.
Снова поместье. Снова синий обвиняющий взгляд. Снова улыбка на женских губах, призванная скрыть, насколько Иззи зла и обижена на него. Они одинаковые, но безумно разные.
Пабло. "Засвеченный" ствол. Сжигаемые браслеты катаров. Новые лезвия. Невнятный разговор. Врач. Рентген. Два шва на затылке под волосами. Сбритые пряди. Душ и подушка в его комнате, где кровать давно не застилалась простынями, только накрывалась серебристо-серым шелковым чехлом. И когда горничная будит его, Дамиано все еще "картонный" от таблетки успокоительного, от тяжелого сна. От пустоты внутри.
И спустившись в гостиную, на ходу приглаживая сбившиеся волосы, он доходит до кресла и молча садится, выжидающе глядя на Абеле.

"Нового?.."
Дами потер пальцами переносицу, затем лицо ладонью. Просыпался с трудом и медленно, все таки омерзительные медикаменты брали свое. Он еще достаточно времени будет вареной рыбой.
- Иззи... Она у себя. - Отброшена с лица челка и блондин откидывает голову на спинку кресла, удобно укладываясь затылком и изгибом шеи на мягкий подголовник. Тоже смотрит на Абеле, изучает его лицо, следит за рукой, держащей сигарету. Понять растерянность старшего брата сложно. В этих вопросах Дамиано, похоже, более свободен, чем Абеле. Бизнес и обязанности - они съедают все. Что такое семейный ужин - они знают только по большим праздникам. Даже завтракают все в разное время и в основном в своих комнатах. - Я мог бы приготовить что-то, если бы ты поверил мне на слово, что я не испорчу ничего, и что это можно будет есть. Или, действительно - пусть приготовят что-то и накроют ужин на террасе. Как хочешь ты. Мне абсолютно все равно. Но с такой рожей и в таком виде меня в ресторан нормальный не пустят. - Несколько неожиданно звучит предложение Абеле. Но удивление не просачивается в синий взгляд, оставаясь на дне зрачков слабой тенью.

- Гадина. - Дамиано холодно и почти зло глянул на брата, тем не менее, поднявшись и скрываясь в коридоре.
Он действительно направился в кухню. Действительно выдворил оттуда повара и занялся возней с ужином сам. Мрачно и нехотя, тем не менее, уделяя достаточное внимание приготавливаемым блюдам. Достаточно простым, стоит сказать.
Ризотто с морепродуктами и брокколи. Греческий салат. Неприхотливый чизкейк с изюмом и сухофруктами.
Он не любил готовить для себя. Ему нравилось разговаривать, пока он готовил. Ему было безумно скучно торчать у плиты в тишине, разбиваемой только шкварчанием готовящихся на сковороде продуктов. Для себя он не готовил никогда. Максимум - мог сунуть тарелку в микроволновку.
А еще он не понимал, зачем Абеле позвал его. И зачем он холоден.
Устроившись на табурете возле плиты и бездумно глядя в окно, блондин курил, ожидая, пока дойдет до готовности ризотто. После сна по коже еще бежали временами мурашки - в комнате было тепло, даже душно, а кухня хорошо вентилировалась. Дом ощущался, как посторонний мир. Хотя он даже не помнил, сколько раз завтракал вот на этой кухне, и таскал по вечерам еду из холодильника, чтоб перекусить после полного развлечений и приключений дня.

Мрачный и насупленный, Дами намеренно долго возился с сервировкой стола, докуривал у плиты, открыв окно и выдыхая дым в мелкую москитную сетку. Ребенок - злой на весь окружающий мир - не умирал в нем никогда. Блондин не умел адаптироваться к окружающему пространству. Ему оставалось только раз за разом надевать маски и притворяться. И это, стоит сказать, никогда не доставляло удовольствия.
Он не умел, или не хотел ощущать вину. Это конкретное чувство всегда было сильно искажено или очень мимолетно. Как и обида. Как и все прочие чувства. Он не умел учиться на своих ошибках. Или не хотел. И жестокость, заложенная в него отцовской вспыльчивостью и материной болезнью, год за годом культивировалась, прогнивала слой за слоем, чтоб на этой почве могли расти все более странные наслоения - из новой жестокости, из нового безразличия, в свое время сформировавшиеся во что-то куда более опасное, чем мог бы являться Дамиано сам по себе.
И все, что происходило с утра вторника, так или иначе, повлияло и на настроение и на состояние баланса в сицилийце. Чаша перевешивала, кренясь с каждой секундой все больше, и в нее продолжало медленно, лениво капать. И попытка обрести новый баланс, подхватив эту чашу на лету, ничем не была подкреплена уже. В этом доме не было ничего, или Дамиано казалось, что не было - что могло бы вернуть его в норму. И даже то, что он посчитал хорошим и правильным поступком - после грубой-то ошибки - вылилось для него синяками и шишками. Видеть уже никого не хотелось. В том числе - Абеле. И чтобы выйти снова в гостиную, стерев с лица недовольную гримасу, потребовалось собрать в кулак все то, что осталось от гордости и от силы воли.
- Ужин готов. - Тихое от дверей. Блондин не развернулся сразу же, замерев, глядя, будет брат вставать, или нет.

Дамиано молча поднял пустую еще тарелку, аккуратной горкой выложил ризотто, вернул тарелку брату и пододвинул салатницу, где масляно поблескивали свежие овощи с маслинами и сыром. Сам сел за стол и в который раз закурил. От никотина уже подташнивало, но аппетита тоже не было, поэтому его тарелка осталась пуста и только в стакан был налит сок, которым блондин запивал через одну затяжки сизым сигаретным дымом.
- Вероятно мне просто не понятны твои попытки наладить со мной диалог. Но я как-то не воспринимаю твоих фраз вроде "иди на кухню" и "ты еще здесь". - Губы были вновь упрямо поджаты, взгляд упирался в стол. Впрочем, голос и интонации были мягкими и усталыми. Сполна выдающими, насколько мучительным для него является подобное общение. - Если хочешь быть холоден - скажи "пошел к черту, Дами; не мешай мне жить". Не хочешь напрягаться моим приездом - не говори, что хочешь со мной ужинать. Сейчас ты уже не хочешь. Сейчас я уже обуза. Если не хочешь видеть меня - скажи "уезжай". Но не надо делать мне одолжений, потому что я попросил. Я это терпеть не могу. - Горечь клокотала у самых губ. Усталость давила горло. - Когда я ехал сюда, я действительно хотел тебя видеть. - Как мячиком от пинг-понга вернул ответ, подняв голову и коротко взглянув через завитки дыма. Похоже, или его действительно отсюда вышвырнут окончательно; или снова будет драка; или он уйдет сам; или разговор перейдет в другую плоскость и он сможет пробыть здесь до вечера.
Ныло плечо. Ныли ребра. Боль рождалась между висков, разворачивалась колючей пружиной.
Было обидно до слез. Как в детстве.
- Ты то окатишь меня ведром ледяной воды, то залижешь раны, то тапком по заднице врежешь... И все это - в течении одной минуты. Я не могу так. - Очень тихо. Очень. На грани слышимости.

Дамиано, стоило Абеле встать из-за стола, поднял голову, тяжело и устало глядя на брата. Ощущение было примерно тем же, что и во время последнего разговора с Анжи. Что и в момент "побега" со дня рождения отца три года назад. Окончательного побега. Он оставлял тогда в этом доме все то, что было ему дорого и важно. Парень тяжело вздохнул, потирая кончиками пальцев переносицу.
- У меня нет желания отрицать то, что ты говоришь... Наслаждался перешептываниями о нашей семье?.. Мне было все равно. Я не мог бы этим наслаждаться, если бы даже хотел. Анжело... Противоестественные отношения - да?.. Какие, Абеле?.. Какие отношения, если он единственный человек, который готов был меня принять - со всеми моими демонами и бесами. Какие отношения, если я боялся прикоснуться к нему пальцем, соприкоснуться с ним, чтобы только не причинить вреда. Какие отношения, если я бегу от него, отталкиваю, отрицаю... делаю все что угодно, чтобы его рядом не было... Да, может быть в другой жизни я бы и не раздумывал, я бы взял его себе и не мучился бы лишними вопросами. Может быть в другой жизни со мной было бы все иначе. Может быть. В другой жизни. А в этой я убегал от всего на свете, чтобы это все не разрушить. Я - дистиллированный инстинкт самоуничтожения. Ядерный гриб на горизонте своей семьи... Ты говоришь о нежности, ты говоришь о семейных отношениях, ты говоришь о своем ко мне отношении... Ты говоришь, что я ною... Абеле, я молчу. Я молчу уже давно, потому что никто не хочет меня слышать. Никому не нужны мои бесы... - Затушена в пепельнице сигарета и Дамиано тут же прикурил новую, пряча губы за сложенной "лодочкой" ладонью и держа фильтр между безымянным и средним пальцами, большим касаясь подбородка. - Да, я прихожу сюда зализывать раны. Прихожу не так часто. Прихожу к тебе. Прихожу, потому что мне не к кому больше идти. Мне некуда больше идти. Ты давал. Я брал. И я действительно бельмо на глазу семьи. И это будет последний раз, когда я приду к тебе за помощью. Чтобы не разрушать твой мир тоже. И твою семью. И твою Иззи. Ты можешь сколько угодно обвинять меня, ты можешь сколько угодно попрекать меня моим поведением, моим безумием, моей жизнью, моим выбором... Черт... Я еду не в дом отца. Я еду к тебе. И я еду не за тем, чтобы получить тебя в качестве адвоката, или попросить денег, или... - Он качнул головой, прервав список, который мог бы затянуться. - Ты последний человек, который имеет вес в моей жизни. Добротный вес. Ты последний человек, с которым я могу быть откровенен. Ты - последний, от кого я не мог ничего скрывать; не хотел. Да, мое уродство состоит не только в том, что я не умею благодарить, или не умею что-то отдавать взамен... Соль его в том, что ничего кроме разрухи и боли я принести не могу. Я не умею. И мне негде этому научиться... Я могу сколько угодно притворяться нормальным и обыкновенным, но притворство далеко от понимания. И имитатор - я подделка нормальной жизни. Брак. Я понимаю, что ошибаюсь, но не всегда понимаю - где, потому что не могу понять людей. Они для меня - как учебник квантовой физики для таракана: вкусно, но слишком сложно. И нечего мне отдавать кроме собственного тела. Собственной жизни. Я не уверен, что правильно понимаю чувства. Для меня говорить "люблю" - равносильно лжи, потому что я не уверен, что понимаю это чувство правильно; осознаю его правильно. Моя злость сиюминутна. Моя обида - быстротечна. Я веду себя импульсивно и часто дурацки с точки зрения обыкновенного... нормального человека. Я береста. Горю ярко и быстро, и не даю тепла. Прости. - Блондин опустил голову, завесив лицо волосами и почти сразу убрал челку за ухо, но головы не поднял. - Ты для меня "гадина"... Я для тебя - ураган, уничтожающий все, что тебе дорого... Я бесконечно виноват и никогда не просил прощения. Я только беру... я капризен... Я все время говорю "я", а ты все время говоришь "ты". И ты чертовски прав, и мне нужно уходить, чтоб не разрушить ничего больше и не сделать хуже. Ты говоришь "оставайся сколько хочешь", и взглянув поверх газеты холодно интересуешься "ты еще здесь?"... Я отвечаю "гадина"... потому что хотел бы, чтобы ты пошел со мной, и может быть с той же газетой посидел на кухне, пока я буду готовить... молча, читая дурацкие новости и сплетни... даже не разговаривая... чтобы ты просто побыл рядом. И ты отвечаешь "не меняй мнения"... хотя это была простая обида... на твои слова... и на твое безразличие... в котором виноват я сам... И бесполезно что-то дальше говорить, потому что мы оба слышим только то, что хотим... И потому что я не прав больше, чем ты... и потому что ты вправе говорить все это, а меня не должно быть здесь вовсе... - Усталость прорвалась в голос, напитала губы своим ядом, зазвучала сипло в интонациях. - Я ехал сюда, чтобы сказать, что сделал самую грубую ошибку в отношении самого дорогого мне ребенка. Я ехал сюда, чтобы ощутить твою руку хотя бы через удар. Ехал, чтобы хоть на минуту ощутить твое тепло, а не лживую ласку безразличного холодного человека, знающего, чего он хочет и чего не хочет. Ты не хочешь меня в своей жизни... я не буду в нее больше вмешиваться. Спасибо... и прости... перед тобой я виноват в куда большей мере, чем перед кем-нибудь другим... - Осыпается пеплом сигарета, закрыты глаза, и веки тяжелы, и поднять их сейчас - непосильный труд. Он хотел бы заснуть, провалиться сквозь землю, умереть. Но ему нужно вставать и уходить. Нет разрешения остаться и нет сил на уход. Поэтому Дамиано сидит, не двигаясь, молча, и едва дыша приоткрытыми саднящими губами. И жалеет только о том, что его брат так и не оставил ему на память ни одной метки.

Дамиано опустил голову, уткнувшись лицом в ладони. Щеки горели, а под нёбом было обморочно прохладно. Дергало судорожно мышцы на плечах и в основании шеи. И голос Абеле, как через туго натянутую мембрану - звучал звонко и слишком внятно. Снова горячо-холодно, снова омерзительное самоедство, перемешанное с диким восторгом от исчезновение холодного ужаса, отпустившего всего миг назад, на последних словах. Единственным человеком, которого Дамиано мог ненавидеть, был он сам. Кажется, отдышаться почти невозможно. И еще кажется, что разорвавшиеся струны острыми завитками щекочут изнутри, подрагивая от каждого движения.
Он - воспаленная плоть между взломанных створок.
Только, поднявшись со стула, он идет вовсе не к плите, или к холодильнику. Он подходит к Абеле. И, наклонившись, здоровой рукой обняв со спины за плечи, припадает губами к жесткому шелку волос, зажмурившись и все еще задыхаясь, придушенный, оглушенный животным страхом.
"Обнимет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет..." Слова считалки из детства, его личное гадание, вспоминающееся каждый раз, когда они на расстоянии вытянутой руки.
И пускай ризотто не так плохо, как говорит Абеле - он наверняка ел что-нибудь получше. И пускай он снова ничего не понимает в том, что происходит. Но именно в этот момент его переполняет покой, который можно было бы сравнить с космическим вакуумом - огромный, почти всеобъемлющий, и не скрашенный больше никакими чувствами.
- Может быть я и готовлю сладкое неплохо... но я не смогу сделать это одной рукой... при всем желании... Так что - пойдем, куда ты скажешь. - На самом деле он хотел сказать не это. И отстраниться - выше его сил, и это почти мучительно. Но он отпускает, выпрямляется, опустив ладонь на спинку стула и чувствуя расстояние между пальцами и тканью пиджака Абеле, как снова восстанавливающуюся пропасть.

- Ох... - Блондин только выдыхает растерянно, когда Абеле принимается расстегивать мелкие пуговицы. - Мм... Его вправили вчера. И нет - не зашиб. Бывало хуже... - добавил зачем-то уже гораздо тише, расстегнув с пластиковым щелчком карабины на "люльке", позволив ремням соскользнуть с плеч еще до того, как старший брат сам сдернул с него безрукавку. Разворачивается, переступив неловко. Рука без поддержки бондажа ноет неприятно, но еще почти не болит. Возмущаются отекшие мышцы, когда он медленно и через силу поднимает руки.
Абеле не видит сейчас его лица, и прятать насущное нет необходимости - напряженная левая рука дрожит, по мышцам течет неприятная пульсирующая псевдо-боль, пробудившаяся от напряжения.
- Это был вывих... вчерашний... я хотел пощадить его немного, чтоб отошел быстрей. Не первый раз. - Продолжает зачем-то объяснять, словно оправдываясь. На ребрах цветут свежие синяки, не набравшие еще должной яркости. Скрашены темным и скупо-алым ссадины на внешней стороне правой руки, где не было бондажа и где приняла она на себя удары.
На уровне плеч - короткая пауза, и Дамиано на момент чувствует себя почти распятым, смутно улыбнувшись этой мысли. И оттуда - плавно и неспешно поднять руки над головой, прилагая все усилия, чтоб не заскулить от тянущей боли. Остается только кусать губы и преодолевать сопротивление травмированных мышц. От напряжения по позвоночнику идет волна дрожи, передергивает. Плечо вывихнуто не первый раз, и он - после первого-то раза - всегда знал, какие будут ощущения. И почти всегда был готов к ним. Всегда, но не на сто процентов.

Дамиано тихо улыбнулся, прижмурившись, как обогретый солнцем кот. Опустил руки - легко и мягко, куда легче, чем поднимал только что. И отведя правую руку чуть назад, не оборачиваясь, ощупью нашел ладонь брата. Присогнул запястье, тронув пальцы изнутри - не стараясь взять за кисть, а просто цепляя слегка, как делал когда-то давно в детстве. Когда благодарил, или искал поддержки, или просто хотел прикосновения. Отпустил через каких-то пару секунд, присев на корточки и поднимая свою безрукавку вместе с бондажем. Оделся, устраивая левую руку в спасительной "люльке", расслабив плечо и получив от этого несоизмеримое удовольствие.
- Хорошо. - Он всегда готов был подчиняться брату беспрекословно и не задумываясь, позволял владеть своим временем и свободой, чтобы, выйдя за пределы отчего дома, начать вновь бузить и "сходить с ума" с друзьями; чтобы, вновь получив наганяй, снова подчиняться. - Скорее именно то, что напортачил, и собьет их с толку. Они привыкли к тому, что я не оставляю следов. А в квартире бардак... Впрочем, алиби у меня нет. А Padrone приехал на чертовом "Астоне". Если машину хоть кто-то видел, или наблюдал, как мы поднимались наверх - заказчик будет точно под подозрением... Не знаю. Я первый раз так лопухнулся... да не по своей вине... Черт его знает, чем это кончится - даже думать об этом не хочу. - Он все еще не сходил с места, глядя перед собой задумчиво и чуть приторможено. - Там нет ни моих отпечатков, ни волос, ни крови, ни кожи. На браслетах были царапины - я их отдал Пабло, он сделает новые... Пистолет тоже у него... - Блондин пожал плечами, и продолжил без перехода. - Я скучал по тебе. - Голос потеплел только к концу фразы. И раз уж Дамиано сам говорил об этом - не было в этих словах лести, там вообще не было ничего кроме правды. - Идем?..
Мало было в его жизни людей, которым бы он позволил стоять за своей спиной.

- У меня ссадина на затылке. Но был капюшон. Крови и волос я не оставил. Как и кожи. Полностью закрыт. Максимум - это соскоб кожи именно с браслетов. Но их уже нет. А с плечом - даже если придерутся - ничего не смогут доказать. Я не настолько самонадеян... Все таки. Возможно, волокна ткани, но одежда, в которой я был - она уже в топке трижды прогорела. - Дамиано пожал плечами, разворачиваясь и отойдя к столу. Взял сигарету, закурил, присев на край стола. - Ночь. Уже ближе к полуночи, я думаю. А что до того, с кем я был - я не уверен. Я не знаю о намерениях этого человека вообще ничего. С равной уверенностью я ставил бы на то, что он может меня защищать, и может сдать для собственной безопасности. - Блондин качнул головой. - Я вообще не знаю, что у него в голове и что он будет с этим делать. С ним я ни в чем не уверен. Его престиж и мой - это две разные вещи. И я в данной ситуации могу просто оказаться разменной картой... - Дами кивнул, когда Абеле попросил подождать, докурил, пока брат переодевался, и ждал его уже в холле, со всем, что считал необходимым для прогулки. Мобильник, кошелек, сигареты с зажигалкой. Комфортный минимум.
Шел рядом молча, и теперь это молчание не было напрягающим. Для него, во всяком случае. Буря успокоилась, и ил медленно оседал на дно, чтобы, возможно, пролежать там еще какое-то время - до момента, пока очередной шторм его не поднимет на поверхность. Смотрел себе под ноги, опустив голову и улыбаясь, изредка вынимая ладонь правой руки из кармана джинсов, чтоб заправить за ухо лезущую в глаза челку.
- Я вообще так не гуляю... - Отозвался тихо, на мгновение оторвав взгляд от свето-теней на асфальте, заглянув Абеле в лицо. В ответ. Как оказалось. Тихо, бархатно рассмеялся, тряхнув головой и снова смахивая пряди с лица. - Жалко что так редко... - Не закончив фразы, повел неопределенно плечами, надеясь только, что его можно понять и так.

Дамиано ответил не сразу. Взгляд постепенно вновь отяжелел, стал задумчивым и словно устремленным внутрь себя. С одной стороны Абеле задал очень правильные вопросы. С другой стороны он не мог понять, как преподнести информацию так, чтобы не пришлось рассказывать все, чтобы брат понял хотя бы часть, чтобы этот вопрос ответом был исчерпан. Ему не хотелось разговаривать на эту конкретную тему. И, пожалуй, у него уже не было выбора.
Вино. Он терпеть не мог алкоголь. Он быстро пьянел. Он не любил жгуче-холодный привкус на языке. Он не любил ощущение прокатывающегося по горлу вниз горячего шарика. Алкоголь был тем, чего он не понимал. Как другие не понимали, почему ему нравится смерть, так он не понимал, как можно пить эту кислую, или пахнущую спиртом дрянь - прозрачную, или подкрашенную каким-то цветом.
- Я не могу быть уверен, что ты поймешь меня правильно. Я не могу быть уверен, что ты вообще поймешь... - Он заговорил, смахивая с лица волосы и по привычке глядя на кисть собственной руки - только когда отошла официантка. И голос звучал тихо и задумчиво. Вряд ли кто-то мог его услышать, даже если бы напрягал слух. Это было только для Абеле, и Дамиано хорошо контролировал внятность собственной речи и громкость ее. - Сменить деятельность?.. На что? Если нет ничего, что я делал бы лучше. Ничего, что я еще хотел бы делать, чем хотел бы заниматься. Да я и не смогу - у меня не хватит опыта. Мм... - Он чуть нахмурился, стараясь построить фразу так, чтобы она была хотя бы чуть-чуть понятна. - Как объяснить аборигену, который с рождения ел червей, и считал, что это вкусно - что это омерзительно и не съедобно?.. Я не смогу объяснить тебе, что в этом для меня. И, боюсь, что на данном этапе я уже просто не смогу уйти, сменить поле деятельности, потому что с моего места уходят только вперед ногами, в букетах белых лилий. - Блондин закусил губу, качнув головой. Достал сигарету. Закурил. - Я не знаю, что тебе ответить. Не знаю.

Дамиано, не притронувшийся даже к принесенному угощению, и только докуривший свою сигарету, поднял голову, глядя на него пораженно и достаточно напряженно - это напряжение угадывалось даже в позе. Даже в том, как опустилась на стол рука, и дрогнули пальцы, соприкоснувшись с фактурной скатертью.
- Ты с ума сошел? - Внезапно сипло поинтересовался блондин, в упор глядя на брата. - Обалдел?.. - Голос оборвался на вдохе и блондин откинулся на спинку стула, все еще не отводя глаз, не веря в то, что услышал только что.
"Да как у тебя шурупы повернулись..."
И задело больше даже не то, что - да, действительно могут окончательно расстаться. И ведь могут же. Дамиано знал это, как никто другой. Поразило то, что Абеле допускал саму даже мысль о том, что он может убить.
Блондин знал, как и при каких обстоятельствах мог бы убить. Поэтому Анжело был далеко. Но Анжело претендовал на эту смерть. А Абеле не понимал, скорее всего, о чем говорит. В отличие от своего племянника, даже близко не знал, о чем речь. Не видел этого. Не имел к этому никакого отношения, и слава Иисусу. Он не знал даже половины всего, не смотря на то, что Дамиано никогда не скрывал деталей. Но он не видел смысла в том, чтобы рассказывать все. Это было им не нужно. И делать это он не хотел и не стал бы.
Как и убивать брата, даже если бы это был заказ.
Скорее он застрелился бы сам.

- Ты или идиот, Абеле, или им прикидываешься. - Взгляд блондина ожесточился. Напряглись плечи. Он мягко, кончиками пальцев упираясь в ножку бокала, сдвинул его чуть от себя. - Высший пилотаж? Да если бы я действительно хотел быть свободен, действительно хотел тебя убить - ты был бы мертв уже. Или я бы просто не приезжал. Но я же зачем-то приезжаю, напортачив, надурив, разлив реки говна и крови... Приезжаю к тебе. Чтоб от тебя услышать что? Вопрос о том, как я буду тебя убивать и что я с тобой сделаю. - Дамиано сощурился, поджав губы и хмурясь. - Иди к черту с подобными заявками. - Осыпается в пепельницу жирный столбик пепла с сигареты. Дамиано невовремя вспоминает о ней и делает короткую глубокую затяжку. Выпускает дым сквозь сведенные зубы. - Я не намерен "полагать" что-то. Если бы ты хотел - убил бы. Если не убил - сдерживаешься или не хочешь. Закроем тему. Здесь я - мрак Господень. А тебе положено быть холеным хладнокровным старшим братом. Адвокатом. Мужем. Кем угодно, но не человеком, разговаривающим об убийстве. - Краткая вспышка злости выплеснулась на окурок, который был немилосердно раздавлен в пепельнице. Дамиано прерывисто выдохнул и отвернулся.